Повелитель снов - Страница 52

— Бред какой-то. Наши ставят, казанцы скоро смещают, наши опять ставят, казанцы опять смещают. Что за бред?

— То не казанцы, Андрей Васильевич, то османы, — поправил холоп. — Русские придут — своего хана поставят. Потом османы ногайцев али крымчан подошлют, своего поставят. Так и крутится. Ни с кем Казань не воюет, со всеми соглашается. Чей кулак ближе, того и слушают.

— Вот чехарда какая! Пахом, а когда русский ставленник на троне, они наших рубежей не трогают?

— Как же, не трогают! Кто ни сидит, все едино грабят. Натура у них такая. Опосля жалятся, плачут, каются. Что-то даже назад возвертают. Но все едино скоро опять грабят.

— Какой же смысл в русском ставленнике, коли война, считай, не прекращается? Что ни лето, новые набеги.

— Меня о том почто спрашиваешь, княже? Не государь я, не воевода даже. Пошлют опять на казанцев — пойду. А до чего опосля государь с ханами обговорится, так ведь со мной не посоветуется.

— Это верно, — признал Андрей. Что может знать простой холоп о большой политике? Приказали — идет, не приказали — стоит. Забыли — спит спокойно, пока не вспомнят. — Ты как устроился, дядька? Как тебе новый двор нашего Ивана Юрьевича?

— Славно, княже. Лавки в людской войлоком подбиты, в сенях тюфяки можно брать невозбранно и даже одеяла старые бумажные дают. Кормят от пуза. Чего тут не жить? Разве рубахой шелковой не одарили, а то бы и вовсе здесь остался.

— Ты это брось, — шутливо погрозил пальцем Зверев. — Куда я, туда и ты. Забыл?

Он вошел в дом, теперь вполне достойный называться дворцом, после нескольких минут поисков нашел трапезную, а уж там и заветную лестницу к себе, в просторную угловую комнату. Разделся до исподнего, походил по мягкому и теплому, даже жаркому, ковру. Вспомнил слова дьяка о том, как татары щедро одаривают в Москве чуть не каждого и ничего не просят взамен. Теперь кое-что стало проясняться. Если именно русские рати сажают в Казани на стол нужных ханов, то каждому из них здесь очень требуются друзья. Татарских царевичей на Руси много: из рода Чета, Касима, Каракучи, Юсупа, Алея, Кайбулы, Бехмета, Кусаина и прочих. Хочешь стать царем, хочешь, чтобы посадили именно тебя, — ищи сторонников. Подкупай, дружи, напоминай о себе. Глядишь, Шиг-Алей опять в поруб попадет, а тебя вместо него вниз по Волге в дорогой шубе в правители повезут. Как больше заслуживающего доверия.

Зверев упал на постель, закинув руки за голову. Мысли о странных отношениях Москвы и Казани сменились воспоминанием о том, что завтра нужно навестить князя Воротынского, что ему тоже можно задать несколько вопросов. А еще Андрей вспомнил, что есть у дочерей Михаила Ивановича очень симпатичная подруга по имени Людмила…

Проснулся он от громкого стука в дверь, рывком поднялся, шагнул к висящему на стене оружию:

— Кто?

— Да ты, никак, почиваешь, друже? — заглянул в светелку боярин Кошкин. — Ну извини, потревожил. Молвить лишь хочу, что зацепил ты чем-то государя нашего. Не успел я до приказа добраться — ан меня уж гонец поджидает. Перемолвиться чем-то Иоанн Васильевич с тобой желает. Посему завтра в Кремль поезжай. Во дворец войдешь за Благовещенским собором. Там стена к Грановитой палате почти примыкает, и двери есть. У них сразу после заутрени духовник царский ждать будет, Сильвестр. Меня не приглашали. Видать, тайны у вас с царем появились?

— Какие тайны, — зевнул Зверев. — Хотел меня Иоанн к разбирательству челобитных привлечь, да я отмазался.

— «Отмазался», мыслишь? — коротко хохотнул над забавным словом боярин. — Гляди, завтра посадят чернила изводить. Эх, княже, был ты вольным рубакой, а станешь тощим щелкопером. Ну почивай. Велю до заутрени разбудить.

Андрей остался один, снова вытянулся в постели. Но сон, как назло, пропал. Из обрывков сна вспомнилась только Людмила Шаховская. Рыжие кудри, разлет бровей, россыпь веснушек, прямой нос над сурово сжатыми, чуть не сморщенными губами, гордо, даже надменно вскинутый подбородок, тонкая изящная шея… Именно такой он видел ее последний раз, именно такой она сейчас представала в его мыслях. Настолько подробно, что он сам немного испугался. Из живота юной женщины растеклась, закрывая тело, легкая дымка. Он придвинулся, провел сквозь блеклую преграду ладонью, ощущая ее рыхлую туманную сущность, мягкость, обволакивающую неспешность, шагнул вперед — и оказался рядом с качелями, что носились вперед-назад над комлем золотой кровли. Дальше крыши разглядеть что-либо было невозможно: все, что находилось дальше десяти саженей, размазывалось в цветные пятна. Угадывалась только огромная высота.

— Не упади, — посоветовал Зверев. — О доски ударишься.

— У меня в спальне ковер… — растерянно ответила княгиня.

Она качалась в одной бязевой рубашке, и Андрей, не утерпев, щелкнул пальцами, вызывая теплый летний дождик, на каждой капле которого сияла яркая радуга. Ткань стала быстро намокать, становясь прозрачной и прилипая к телу.

— Как ты смеешь?! — Она полуотвернулась, прикрываясь локтем.

— При чем тут я? — Зверев остановил качели, наклонился к самому ее лицу. — Ведь это твой сон.

И молодой человек осторожно коснулся ее губ своими.

— Как ты смеешь? — не отстраняясь, спросила Людмила.

— Но ведь это всего лишь сон, — ответил он. — Здесь можно все…

Ученик чародея провел ладонью по ее бедру — и влажная ткань исчезла вообще. Он зарылся носом в ее волосах — увы, не ощутив запаха. Положил ладонь ей на грудь — но не ощутил даже тепла. Действительно, это был всего лишь сон.